Евгений Крутиков: Войны перепахивают людей

Евгений Крутиков: Войны перепахивают людей

Ровно двадцать два года назад закончилась грузино-абхазская война. К сожалению, мы до сих пор не сделали из нее правильных выводов. Отсюда и многие политические ошибки в действиях России на Кавказе.

Люди устают от праздников победы и от однообразности их проведения. Со временем памятные мероприятия превратились в семейные поминки, из них ушел пафос, и люди по-другому оценивают даже собственные слова, которые произносили раньше.

Это – от души, а не в рамках сознательного игнорирования государства. Просто скорбь перешла на личный уровень, который важнее, чем официальные возложения букетов, хотя и этого никто не отменял.

Я десять лет приносил букеты на могилу четырехлетней девочки, которую расстреляли из пулемета в одном из сел Южной Осетии. Ее отец в итоге сошел с ума, пошел громить все, что находил на пути, и погиб, поскольку искал смерти. Так нас испортила война.

Для Абхазии это день безусловной скорби. Первые грузинские танки на Красном мосту никто не воспринял как начало чего-то жуткого, того, что перевернет жизнь не только абхазов как этноса, но и всех, кто жил тогда в республике. Нет необходимости говорить о стратегии, все говорят о частностях.

Абхазские СМИ заполнены только личными воспоминаниями об этом дне, а не геополитическими. Воспоминаниями о том, как погибли люди, которых ты знал с детства. О дне, когда грань между жизнью и смертью стерлась (это банальность, я знаю, но стоит хоть раз оказаться на линии фронта, и ваше представление о мире изменится навсегда).

В истории абхазской войны есть несколько по-настоящему чудовищных эпизодов. Например, фронтальный штурм Гумистинского фронта, после которого Владислав Ардзинба (великий человек, умудрившийся опыт историка воплотить в реальную политику и при этом не поддаться на мелкие уловки) пережил один из самых трагичных дней своей жизни.

Он вышел извиниться перед абхазскими матерями за неоправданные потери, хотя это не было его виной. Ардзинба не был солдатом, но он был лидером нации, которого нация еще должна была заслужить. Немногие смогут в таких обстоятельствах выйти к людям и говорить с ними, тем более что потери для малочисленного абхазского народа были критичными.

Мало кто задумывается, что произошло с абхазами и осетинами в результате этих войн. Я знаю целое поколение женщин, оставшееся без мужчин – молодые мальчики исчезли в одночасье, целым поколением. По-своему, все они были героями, хотя кто-то из них – уличный бандит, а кто-то – очкарик-историк.

Глубокий траур накрыл оба народа, ведь дело даже не в демографии, дело в том, что поколение, которое должно было стать генератором чего-то нового, осталось в земле, в том, что наиболее пассионарная часть молодежи просто ушла в никуда.

Когда тогдашний министр обороны Грузии, лейтенант советской армии Георгий Каркарашвили на второй день войны заявил, что он отдаст сто тысяч грузин за то, чтобы убить 80 тысяч абхазов – он не шутил и не прикидывался. За несколько месяцев до этого я обменивался с ним пленными в Южной Осетии.

«Ты русский? – спросил меня Каркарашвили, хотя это и так понятно. – Что ты здесь делаешь?». «Защищаю свою страну». «Я тебя первого убью, когда войду в город».

Для Абхазии день начала войны стал днем национального самоопределения. В советское время абхазов воспринимали только как «пляжных грузин», мол, те же люди с той же моделью поведения, только «говорящие на непонятном языке», будто грузинский для советской интеллигенции, создававшей Грузии замечательный имидж, был понятен.

Когда первые танки пришли на Красный мост, многие думали, что речь идет только о разборке между самузарканскими мегрелами и Тбилиси, хотя президент Гамсахурдия опирался как раз на лично ему преданных самузарканцев. Лишь через несколько дней стало понятно, что это такая война, от которой не спрячешься.

Для нового поколения те, кто воевал в ту войну, уже совсем старики. В отличие от Южной Осетии, война в которой началась раньше, а потери с точки зрения демографии были больше, в Абхазии сложились ветеранские организации, многие из которых представляют собой полноценную политическую силу.

В том числе и поэтому пора бы перестать говорить об этих республиках через запятую. Их многое объединяет, но различий гораздо больше.

Время настолько отдалило нас от войн начала 90-х годов, что их политическая причина перестала кого-либо интересовать. В Москве того времени было невозможно достучаться хоть до кого-либо, никто не хотел ввязываться во что-то на Кавказе.

Россия могла оказать помощь только личным давлением со стороны очень немногих людей. И в РЮО, и в Абхазии, и в Грузии это воспринималось как слабость, а слабая Россия – повод для агрессии. Невозможность сопротивления – еще больший повод. Лишь когда грузинская армия превратилась в ничто, начались разговоры «это все русские сделали». Ну да, а абхазы кофе в это время пили на набережной.

Моральная травма, которую пережили абхазы, прививка и от интеграционных процессов, и от оранжевых революций. В то же время «кураторство» региона привело к неожиданному росту антироссийских настроений – так абхазы отрефлексировали не всегда адекватные действия Москвы.

Это не вина абхазов, это, скорее, наша беда. В Осетии этот процесс начался еще раньше.

Это не результат войны – это результат демографической и моральной катастрофы, которую назначенцы из России уже не исправят. Ошибки в отношении Абхазии придется исправлять тем, кто знаком с этой страной, а не пришел на работу год назад и до сих пор этим прикрывается.

Войны перепахивают людей и каждую нацию по-своему. Многие из нас даже не родились тогда, когда две нации просто могли исчезнуть с лица земли по воле правителя, решившего, что «Грузия для грузин». Но они выжили. И уже поэтому достойны уважения.