Что стало с Абхазской мечтой

ЧТО СТАЛО С АБХАЗСКОЙ МЕЧТОЙ

Современная утопия

Даур Начкебиа 

«А была ли она – Абхазская мечта?» – недоверчиво спросит иной согражданин, ярый поклонник газет, в них только и ищущий ответы на все вопросы жизни. В газетах он явно не найдет ничего похожего на Абхазскую мечту (не принимать же за нее спорадически объявляемую кампанию по ограничению возлияний и чревоугодия на похоронах и свадьбах!). Никто ее не декларировал, указом или другим волевым решением сверху она не включалась в обиход наряду с неполноценным идеологическим товаром, имеющим хождение в нашем обществе. В запаздывающих (скажем самоутешительно) планах обустройства страны вряд ли она будет представлена, и не только потому, что тяжеловесная и прагматичная логика государственного механизма мало совместима с чем-то бесполезным и эфемерным, каковой представляется многим мечта. Фатальное неумение большинства государственных мужей думать хоть на шаг вперед, их сверхэнергичная занятость собственным обустройством и сиюминутным рождают стойкое и злокачественное ощущение, что всё пущено на самотек и мы безвольной щепкой носимся по волнам в глупом ожидании, что нас непременно прибьет к желанному берегу. И в этих условиях говорить о каком-то предвосхищении или подготовке будущего не приходится. Но всё это не отменяет ту надежду, которую вынес наш народ из войны и которую я называю Абхазской мечтой.

Всякому народу, перенесшему тяжкие испытания, свойственно видеть будущее в радужном свете. В значительной мере основу этого составляет не только надежда на снисходительность судьбы, но и уверенность, что народ, как и в страшную годину, и в дальнейшем будет оставаться невиданно сплоченным, что люди будут так же заботливы и жалостливы друг к другу, что все заживут «в обнимку» (если дословно перевести частое, с оттенком сожаления по поводу несбывшихся чаяний, выражение в устах нынешнего абхаза). Я уверен, каждый абхаз носил в душе такую веру, она скрашивала ужасы войны, помогла совершить, без преувеличения, почти невозможное – победить превосходящего противника, изгнать оккупанта.

Может, вера эта была близорука, наивна и свидетельствовала о недостаточном знании или же приукрашивании человеческой природы. Но мечта устроить жизнь по возможности справедливо, человечно, в согласии с нормами добра всегда жила в сердцах людей, хотя раз за разом реальность самым жестоким образом сокрушала ее. Справедливость возможна тогда, когда общество будет как единая семья, когда сострадание и любовь друг к другу возьмут верх над безразличием и себялюбием. Наша малочисленность как народа, размеры нашей страны всегда располагали к пронзительному ощущению жизни в единой семье, под одной крышей, в одном доме. Это ощущение лежит в основе нашего менталитета, в основе неписаного кодекса поведения и миропонимания абхаза, дошедшего до нас в виде Апсуара.

Традиционное абхазское общество зиждилось на взаимопомощи, коллективизме. Не на принудительном коллективизме вульгарного, колхозного пошиба. Коллективизм наших отцов был освящен высоким авторитетом обычаев, был естествен для абхаза. Он ощущал себя равноправным и равноценным членом дружного сообщества и имел возможность убедиться в искреннем соучастии и сочувствии остальных к себе. Коллективизм тот был действен и не тягостен – ведь обычно легко делается то, что делается с любовью, с сознанием нужности себя и своего дела людям. Жизнь была скреплена не тягостными, но обязательными нормами, надежность, незыблемость которых ежечасно подтверждались бытием абхаза.

Такая уверенность в крепости фундамента народной жизни, может, и делала абхаза несколько безмятежным, что в сочетании с красотой Апсны и плодовитостью, щедростью ее земли предрасполагало к некоторой созерцательности. Представителями других стран, с более суровым климатом и серой, скучной природой, «безмятежность» абхаза ошибочно воспринималась как лень. (Кстати, утверждение это, оскорбительное и, самое главное, лживое, подхвачено нами самими, мы уверовали в него, оно служит нам еще одним самоуспокоительным оправданием несуразицы нашей жизни, еще одним якобы присущим нам от века неискоренимым изъяном. Но когда об этом говорят некоторые начальники, проскальзывает совсем другое. Наш народ не ленив, но горд. Он видит, что его из коммунистической кабалы хотят загнать в другую, и сопротивляется как может, прикидываясь ленивым тоже.) Но одновременно щедрость и красота Апсны были тем счастливым обстоятельством, которое не давало в нашем народе расцвести духу чистогана, накопительства, страха нужды. Энергия народа была направлена на высокое, она вся не растрачивалась на пресловутую борьбу за существование. «Человек рожден для доброй славы!» – говорили абхазы.

Я отнюдь не идеализирую прошлое. Дух той культуры был таким, какие бы частные отклонения ни были. Большинство из нас имели в жизни уникальную возможность общаться с непосредственными носителями той культуры – нашими дедушками и бабушками, нашими стариками. У каждого народа свое ощущение времени. Для абхаза события столетней давности – седая старина, для европейца же – вчерашний день. Дело в том, что наш народ за это время прошел слишком длинный и во многом неестественный путь, история гнала его семимильными шагами. Но наши старики донесли до нас живой голос того времени – начала века, когда в Апсуара еще сохранялся незапятнанным ее дух. Скудные письменные свидетельства, большей частью иноземцев, не идут ни в какое сравнение с рассказами очевидцев и соучастников Апсуара. Из них становится ясно, что умеренность, сдержанность, стыдливость, совестливость были главными ценностями. О том же писал А. Чачба-Шервашидзе: «Мы живем среди народа с красивыми, древними обычаями, с большой, красивой внутренней душевной культурой... Я представляю себе их (абхазов – Д. Н.), стройных, ловких, очень вежливых, с большим достоинством, молчаливых, умеренных во всем, стойких и твердых. В этом вся наша культура».

Человек ценился за его отзывчивость и душевную щедрость, за доблесть и мужество в защите слабых. Народ, который за свою долгую историю не раз стоял у края пропасти и отчаянно хватался за соломинку, чтобы спастись, не мог не создать такой нравственный идеал – защита слабых.

Если вспомнить Эриха Фромма, абхаз предпочитал «быть», нежели «иметь». Потому тугость кошелька, богатство, другие знаки земного могущества не очень высоко ценились им, тем более если они были добыты неправедным путем. Стяжательство, жадность, корыстолюбие считались неумеренными проявлениями естественного желания «иметь», потому порицались. Не эгоизму и изнурительной и недостойной борьбе за место под солнцем, причинами которых обычно выступают алчность и равнодушие, а то и ненависть к ближнему, был дан ход в этом обществе, а умеренности и заботе о других. Сам феномен абхазского долгожительства, как глубоко и тонко замечает Баграт Шинкуба в своих размышлениях о нашем этикете «Пока живы корни – дерево растет», был следствием культуры, основанием которой служила Апсуара.

Абхазы не понимали чрезмерного усердия в физическом труде. Человек, слишком озабоченный своим полем, стадом, садом, допускал низведение человеческого предназначения – «заиметь добрую славу» – до узкоутилитарного смысла. Такого презрительно называли «жрущим землю». Перехлест, в чем бы он ни выражался, вызывал недоумение и несогласие, осуждение абхаза. Всякие излишества не только вредны, стыдны, они еще и неэстетичны. Дух красоты пронизывает все установления Апсуара: соразмерность, согласованность, изящность, отсечено всё лишнее, отталкивающее. Абхаз вел себя так, чтобы невольно не вызвать в другом дурные мысли и чувства, то есть то «лишнее», что принижает достоинство человека, обращая его взор на мелкое, суетное. А это возможно лишь при умеренном и сдержанном образе жизни.

В упомянутой брошюре Баграт Шинкуба приводит слова известного долгожителя Шхангери Бжаниа: «Апсуара и наша Родина созданы друг для друга, они подходят друг другу, поднимают, дополняют друг друга!» Действительно, на этом клочке земли абхазы создали тип культуры, гармонизировавший их жизнь с окружающим миром, который они считали огромным, хотя прекрасно знали, что географически Апсны не так уж и велика. Велики были творческие возможности, которые представляли Апсны и Апсуара.

Но послевоенная жизнь внесла коррективы, может быть, более опасные для будущего нашего народа, для сохранения его самобытности, чем угроза физическому существованию. Семидесятилетнее извращение основ народной жизни дало плоды в виде забвения принципов Апсуара. «Добрая слава», которую абхаз считал целью и смыслом своего существования, извращена до противоположного своей изначальной сути, теперь она означает «жизнь на широкую ногу», «на зависть всем». В нашем народе утеряно чувство единства, то, что нас всегда спасало. В разных устах «наша Апсны» означает разное: в одних – она по-прежнему Родина, которая требует бережного и любовного отношения к себе, в других – место, где можно хорошо нажиться, она интересна только тем, сколько древесины можно заготовить в ее лесах, сколько табака можно вырастить на ее полях, сколько отдыхающих можно разместить в ее пансионатах… Цели сами по себе, может быть, не порочные, если они направлены на использование, разумное, взвешенное, богатств страны для блага народа, государства. Но, к сожалению, мы видим рвение в деле собственного обогащения, на грани хищничества отношение к Апсны.

В современном мире оставаться собой стало чрезвычайно трудно. На нас идет огромный вал унификации и обезличивания. Но самая большая опасность для нас таится в обожествлении денег и успеха. Абхазское общество, разумеется, не могло избежать имущественного расслоения внутри себя, разделения на «богатых» и «бедных». Но это расслоение всегда было умеренным и радикально не сказывалось на чувстве единства народа. Да и Апсуара сглаживала возможный антагонизм различных социальных слоев. Повторюсь, богатство и общественное положение сами по себе не служили мерилом достоинства того или иного человека. Абхазское застолье, при его разветвленной смысловой ритуальности, идейной загруженности, дает нам ответ на вопрос об абхазской иерархии ценностей. Первый тост звучит так: «Да благословит нас Бог!», второй: «Да здравствует народ!» Первый подтверждает глубокую религиозность нашего народа, чему мы, выросшие в атеистическом государстве, удивлялись, общаясь с нашими стариками. Второй – о том, что высшей ценностью после Бога для абхаза был народ. Народ останется народом, если каждый его представитель не будет забывать о своей обязанности перед остальными, о своем долге беречь его единство. Если каждый начнет тянуть одеяло на себя, народ превратится в толпу, то есть в нечто хаотическое, аморфное, непривлекательное и, по всей видимости, обреченное. (Речь о малочисленном народе, как наш. В миллионных народах работают другие законы. Мы же должны жить по законам общины: умеренно, сдержанно, в строгом отношении к себе и в самозабвенном служении другим, общему делу. В этом и суть Апсуара, ее и надо пытаться сохранить в первую очередь.)

Говоря об отношении абхаза к труду, я вовсе не призываю к умеренности и здесь. Наоборот, в новых условиях от нас требуется больше усилий, большее напряжение физических, умственных, духовных сил. Но это усилие, это напряжение должны иметь целью обустройство страны, а не благополучие только свое или отдельных людей. Абхаз презирал именно такой труд – целиком направленный на собственную потребу.

Апсны, с ее благодатной землей, и Апсуара, с ее красотой и гуманностью, дают нам возможность сделать нашу жизнь не погрязшей в будничном, в заботе лишь о хлебе насущном. Такая жизнь высвободит творческую энергию народа, а народ наш необыкновенно талантлив, у него есть что сказать миру. Об этом мечталось, мечтается до сих пор.

К сожалению, Абхазская мечта столкнулась с тяжелой реальностью. Апсуара переживает кризис, а государство еще не состоялось, потому что одни институты и атрибуты не создают его, нужны программы, планы, цели.

Вспомним еще раз мудрые слова Шхангери Бжаниа: «Абхаз жив, пока у него есть Апсуара!» Кто-то может скептически заметить, что то было патриархальное общество, что сегодня следовать «заветам отцов» – архаизм, да оно и невозможно. Иначе как уходом от задач, стоящих перед нами, это не назовешь. Всегда актуально быть нравственным и быть собой.

1999

(Бюллетень фонда «Гражданская инициатива и человек будущего» «Перспективы», 1999 год.)